Гайда Ф.

ЛИБЕРАЛЫ НА ВНУТРЕННЕМ ФРОНТЕ:

Вопрос о революции в постановке парламентской оппозиции в годы Первой мировой войны (1914 - февраль 1917 г.).

В историографии прочно укрепилось представление о нереволюционном (и даже контрреволюционном) характере русского либерального движения в период 1907 - 1917 гг. «Парламентская» деятельность в третьеиюньской Думе, веховское «самобичевание» и «священное единение» в начале мировой войны привели, казалось бы, к полному сознательному отказу от революционной тактики. Такой взгляд сформировался благодаря самим либеральным деятелям еще в ходе их активной политической деятельности и был закреплен в работах П.Н. Милюкова . Его советские оппоненты (М.Н. Покровский и др.), по-иному оценивая политический вес либералов, вполне сходились с ним в том, что либеральная оппозиция противопоставляла себя революции. По мнению Покровского, во время войны она независимо от самодержавия (и даже вопреки ему) составила «контрреволюционный заговор», поскольку больше не надеялась на способность власти противостоять революционным массам .

Впоследствии советская историография отказалась от наиболее одиозных положений этой концепции, но осталась верна основному тезису: либералы выступали принципиальными и последовательными противниками революции, будучи слабы, они готовы были даже объединиться с ненавистным самодержавием перед ее угрозой. Доктринальное неприятие социальной революции после событий 1905-1907 гг. служило якобы лучшей гарантией от всяких революционных «поползновений» .

Последнее десятилетие не внесло принципиальных корректив в такую точку зрения. Современная западная и отечественная историография утвердились в своем мнении о «трагическом одиночестве» либерального движения в России в последние предреволюционные годы, его неспособности осуществить свои идеалы эволюционным путем, следствием чего стало политическое крушение русского либерализма в 1917 г. Не вполне проясненным в этой связи является то, почему, по мнению современных историков, «звездный час» кадетской партии наступил именно в результате Февральской революции и образования Временного правительства .

Консервативная историография основывала свое видение политического курса либералов на представлении об их активной и результативной заговорщической деятельности против самодержавия, однако убедительно доказать это, на наш взгляд, ей пока не удалось. Тем не менее, важной положительной особенностью этого направления можно считать тезис о неоднозначном отношении либералов к революции .

Проблема отношения русского либерализма к революции, пожалуй, важнейшая не только для историографии, но и для самого либерального движения этого периода. Решить ее однако можно лишь отказавшись от попыток «списывать» все особенности либерального движения на его «классовую природу» или политическую программу; необходимо также оставить притягательные (в силу своей простоты), но слишком обманчивые определения, выраженные в категориях «революционность / контрреволюционность». При этом, следует четко различать доктринальные положения либералов и их конкретные поступки, слова и действия в различных условиях. Сугубый «объективизм» историков, а также их попытки определять характер либерального движения исходя из данных после революции оценок вряд ли помогут понять проблему во всей ее сложности.

Слабым местом историографии также несомненно является недооценка различного характера источников по данной теме. Нередко официальная документация партий становится единственной базой для реконструкции их политического мировоззрения и курса; происходит модернизация политической терминологии; не различаются те значения, которые придают одним и тем же словам разные источники (скажем, протоколы кадетского ЦК и записки Московского охранного отделения). Характер проблемы и состояние источников ставят на повестку и ряд методологических вопросов: на наш взгляд, необходимо учитывать не только социальную, но также политическую и психологическую природу русской либеральной оппозиции, ее конкретные проявления в поступках общественных деятелей.

Русское либеральное движение в начале ХХ века основной своей задачей считало борьбу за государственную власть и свято верило, что «неумолимые законы истории» предадут ее в их руки. Однако в ситуации постоянной революционной угрозы вопрос о власти был неотделим от вопроса о революции, и многие либералы отдавали себе в этом отчет. Поэтому в свете постановки ими вопроса о революции можно оценивать не только степень политической зрелости русской либеральной оппозиции, но и ее способность к взятию и организации власти в этот период. Этим во многом потом определялись и особенности политического курса Временного правительства.

Накануне Первой мировой войны либеральная оппозиция находилась в состоянии глубокого идейного и организационного кризиса (лишь к.-д. удалось сохранить всероссийскую организационную структуру). Безынициативность и неопределенность дальнейшей тактики вели лишь к ожиданию политических инициатив со стороны правительства и «улицы». Либералы осознавали приближение революции и свою неготовность к ней. Весной 1914 г. прогрессисты и левые кадеты выступили за установление прочных контактов с социалистами, однако кадетское руководство оказалось вообще неготовым обсуждать такой вопрос. П.Н. Милюкову в этот момент была ближе позиция А.И. Гучкова, ожидавшего результатов внутриправительственной борьбы . В это время вопрос о революции кадетской верхушкой был поставлен лишь в виде осознания необходимости «быть готовым к различным случайностям» .

Внутриполитическая ситуация резко изменилась с началом войны. Эти изменения не затронули принципиальным образом внутреннее состояние либерального движения, не привели к преодолению организационного кризиса или усилению политического положения либеральных партий, поначалу скорее наоборот. Однако благодаря войне Милюкову удалось на несколько месяцев искусственно снять с повестки эти вопросы. Вопрос о революции также перестал угнетать умы, в либеральной среде господствовало мнение о ее невозможности вплоть до окончания войны. Оппозиция хорошо осознавала условный характер «священного единения», однако считала его главным средством против внутренних конфликтов. В провинции эти настроения были еще ярче. Кн. Е.Н. Трубецкой с восхищением писал своему постоянному корреспонденту М.К. Морозовой из Воронежа: «Все верят в победу, никто не верит правительству; и тем не менее все счеты с ним безусловно отложены. Все внутренние вопросы совершенно оставлены в стороне, чего многие даже сами пугаются. Но по-моему - напрасно! Это признак здоровья! Всему своя очередь. Вернется армия из окопов; и тогда мы доберемся до внутренних немцев (то есть до правительства). А пока заниматься ими нам - некогда» .

Решение национальных задач на военный период было напрямую связано с военными операциями и организацией тыла, все счеты с властью оставлялись на потом. Уроки русско-японской войны для либералов оказались не востребованы. Вместе с тем, сама власть придерживалась иного мнения: общественная активность в тылу совершенно правильно расценивалась ею как укрепление позиций ее политических противников, которое должно было сказаться уже во время войны. Департамент полиции отмечал стремление кадетов овладеть прочными позициями в среде общественных организаций. Фиксировалась и революционная агитация левых. Неизбежные в таких условиях охранительные меры были вызваны именно этим.

В либеральной среде лишь изредка поднимался вопрос о грядущей волне широкого социального недовольства, которая могла быть вызвана правительственным курсом сдерживания общественной инициативы. 9 ноября 1914 г. об этом говорилось на кадетском ЦК. В ответ на выраженные Ф.И. Родичевым опасения возможной антиправительственной революции во время войны А.М. Колюбакин предлагал возглавить это движение и повести по иному руслу. «...Предсказывают революцию,» - говорил он, - «но мы ее не хотим и должны что-нибудь предпринять сейчас; если нам удастся чего-нибудь добиться сейчас, это будет средством против революции, а не для революции ... Надо приступить к каким-нибудь реальным шагам, как бы они ни были скромны ... Не будет революций, но будет вера в то, что вожди стоят на стороне народных интересов» . Вопрос о «каких-нибудь шагах» оставался нерешенным в кадетской среде вплоть до июня 1915 г.

Угрозу революции кадеты и другие либералы остро почувствовали лишь к лету 1915 г. Она не была напрямую связана с военными поражениями, неудачи вызвали только панику и ожидание катастрофы. «Гучков А.И. кричит, что немцы дойдут до Москвы, приехавший из Петербурга Тан (Богораз) доводит немцев уже до Омска. Сеятели паники,» - записывает в дневник С.П. Мельгунов . Революционные ожидания возникли благодаря паническим настроениям. «Отныне революция неизбежна; она ждет только повода, чтобы вспыхнуть ... У нас революция может быть только разрушительной,» - сокрушался в беседе с М. Палеологом промышленник А.И. Путилов . В мае в Москве произошли немецкие погромы, которые грозили вылиться в стихийный бунт. Оппозиция была застигнута ими врасплох, она еще воздерживалась от откровенной критики правительства. Прогрессисты и октябристы только в конце мая начали открытую борьбу за «доступ к власти», только после этого активизировали свою деятельность и кадеты. Политическая борьба октябристов (М.В. Родзянко, А.И. Гучков) и прогрессистов (П.Н. Рябушинский) за коалиционное правительство рассматривалась ими как единственный способ предотвратить поражение и неизбежную в этом случае социальную революцию. Ей было противопоставлено требование мирного изменения государственного строя (ответственное перед Думой правительство) и методов управления. При этом, в постановке прогрессистов осуществление этих задач было связано с мирной политической революцией (явочным созывом Думы, ее переименованием в Учредительное собрание и созданием парламентарного строя) . Настроением оказались захвачены и некоторые деятели из среды октябристов и даже националистов. «Наша последняя надежда на спасение - в национальном государственном перевороте...,» - делился своими соображениями с испуганным Палеологом прогрессивный националист А.И. Савенко. Только «национальная революция», по его мнению, могла стать «великим пробуждением славянской энергии» против немецкого засилья . Подобная риторика могла иметь успех в обществе лишь на волне слухов о приближении «тевтонов» к Первопрестольной. По мере водворения спокойствия прогрессистский ажиотаж как всегда сошел на нет.

Кадеты оставались принципиальными противниками революционной тактики. Причина была, конечно, не в ее идейном неприятии, а той ситуации, которая сложилась в партии к этому моменту. Она не имела руководящих позиций в среде оппозиции. Господствовал «совершенно недопустимый разброд сил» . Местные организации, задействованные в тыловой работе, проявляли недовольство стагнацией в среде руководства и выступали за активизацию политической борьбы. Настроения были близки прогрессистским. Однако верхушка гораздо более трезво оценивала свои возможности. На спешно созванной партийной конференции 6-8 июня Милюков выступил категорическим противником радикальных шагов, например, явочного созыва Думы. «Это значило бы шутить с огнем» . Кадеты не чувствовали ни в себе, ни за собой сил, которые обеспечили бы им политический успех и поддержку общественности, однако были твердо настроены на борьбу за их обретение. План возглавить общественные организации путем создания «Комитета национальной обороны», предложенный А.И. Шингаревым, был отклонен ЦК во главе с Милюковым . Конференция окончательно оформила новый курс «патриотической тревоги», который фактически предполагал начало открытой борьбы за общественное мнение и лидерство в либеральной оппозиции. Обрисовывая ее перспективы 16 июня в своем докладе Д.И. Шаховской заявил: «Мы не должны добиваться власти, ... но готовиться должны, как будто собирались бы взять власть. Главная задача - организация сил страны. ... Какие силы в стране могут дать почин народной организации? Наша партия. Направо и налево - нет силы» . Вера в свою исключительность побуждала к борьбе. Политическая ситуация вновь требовала готовности к любому неожиданному исходу, которую кадеты могли обеспечить себе лишь одним обычным для них путем - посредством Думы.

В начале августа войска сдавали Варшаву. К этому времени впервые в течение войны созванная на длительную сессию Государственная дума уже выплеснула на правительство свое недовольство и осознала полное бессилие изменить ситуацию. «Там царит полная растерянность. Ни одна партия не знает, что ей делать, и все думают только об одном, как бы поскорей разъехаться. Единения, конечно, никакого нет. Все готовы кричать «ура», но как только доходит до практических действий, так начинается полная разноголосица. Милюков, произнесший ... великолепную речь, не решается проводить в жизнь выставленные им лозунги,» - писали в околокадетской среде . Слухи и шумиха, исходившая из общественных организаций, достигли своего апогея. 13 августа в газете Рябушинского «Утро России» даже появился список ответственного министерства во главе с М.В. Родзянко. На заседании ЦК 9 августа Д.И. Шаховской, поддержанный Н.В. Некрасовым, выразил свою мысль более четко и уже придав ей иное направление: «Нам нужно готовиться к тому, чтобы взять на себя всю власть и всю ответственность» . Кадеты, по их мнению, поневоле оказались перед необходимостью «взять власть» раньше, чем это сделают их соратники - конкуренты.

Однако ядро Центрального комитета во главе с Милюковым понимало, что сформировать свое правительство они не могут. Вместе с тем кадеты выступали и против любых коалиций во главе с Родзянко или Гучковым. Лишь кандидатура кн. Львова не была ими отвергнута, однако и своим ставленником кадеты его не считали. Вместе с тем, открыто заявлять о поддержке «министерства Кривошеина или предлагать ждать, когда страна погибнет, а самим спрятаться» было бы «недостойно для партии» . Споры о дальнейшем политическом курсе фактически не закончились принятием какого-либо определенного решения, оно было отложено до съезда . Однако в быстро меняющихся обстоятельствах руководство во главе с Милюковым пошло по пути ухода от ответственных решений. Любым коалициям они в конечном счете предпочли кабинет, сформированный по преимуществу из бюрократов («министерство доверия»).

Участие кадет в переговорах с умеренными о создании Прогрессивного блока стало признанием их неспособности действовать в одиночку и опасений упустить инициативу в борьбе за влияние на власть. Кадеты оказались заинтересованы в срыве октябристского варианта ограниченной политической реформы и прогрессистских устремлений утвердить ответственное министерство. Поэтому они фактически выступили сторонниками сохранения старого порядка. Они предпочли ограничиться декларацией Прогрессивного блока, чтобы в глазах всей страны выступить лидерами патриотической оппозиции. Ни реальный раздел власти и ответственности (в виде коалиции), ни открыто антиправительственная риторика в это время их не устраивали, поскольку сил на это у них не было. В августе они смогли победить в борьбе за общественное мнение, «оседлав» настроение недовольства правительством. Политика Милюкова в период рождения Прогрессивного блока была демагогичной и деструктивной, направленной на срыв любых соглашений с властью, и потому вовсе не исключавшей возможности революционной тактики в будущем. Кадеты не шли на сговор еще и потому, что были уверены в грядущей послевоенной революции - не зависимо от того, пойдет власть на компромисс с оппозицией или нет. Сработала старая тактика: отказываясь от переговоров с скомпроментированным правительством, кадеты оказывались чисты перед неизбежной революцией. Прогрессивный блок в милюковской редакции фактически предотвращал ограниченную политическую реформу (а также менее вероятную мирную политическую революцию), но не мог быть препятствием на пути широкой социальной революции. Кадетская тактика делала их самих заложниками той «пугачевщины», которую они всегда доктринально отрицали. «Революцию в России сделают не революционеры, а общественность,» - профессионально заключал С.В. Зубатов .

Подобная диалектика четко проявилась после неожиданного для либералов роспуска Думы. Им пришлось сдерживать стихийный порыв московских рабочих, выставивших политические лозунги в ее поддержку . 16 сентября в Москве кадетский ЦК (в отсутствие Милюкова) вновь констатировал отсутствие четкого курса партии. Кадеты признавали Прогрессивный блок «неизбежным злом» и ограничивали его влияние парламентскими рамками. Блок был бессилен предотвратить революцию и в глазах кадет не имел такой функции. Вне Думы кадетам предстояло иметь дело с радикально настроенной страной. Связанные с общественными организациями Н.И. Астров, Н.М. Кишкин и Д.И. Шаховской требовали активной внепарламентской деятельности партии с целью предотвратить народные волнения, которые, по их мнению, будут использованы правительством для усиления реакции. Для этого предполагалось войти в тесный контакт с левыми и, прежде всего, с самим населением. «Захват власти необходим, чтобы дать направление внутренней жизни, противодействовать провокации. Для власти один выход - взрыв народной массы. ... Надо разделить левых от демократической массы,» - говорил Шаховской. Одновременно, по словам Кишкина (заместителя главноуполномоченного Всероссийского Союза Городов М.В. Челнокова) «надо бороться с точкой зрения фракции, которая боится выступлений в массах, т.к. это возбуждает революцию». Кадеты, таким образом, должны были противостоять не с радикализму масс как таковому, а безответственности социалистов и «правительственной провокации». Н.И. Астров (член Главного Комитета ВСГ) открыто признавал: «Мы опаздываем. Надо спешить. В стране уже поставлен вопрос о смене династии. Нам не только нужно решить, будем ли мы участвовать в этом». В ответ Ф.Ф. Кокошкин весьма уклончиво (и характеристично!) заметил: «это должно произойти помимо нас и обсуждать это не нужно». Такая безошибочная и безответственная позиция неизбежно оказывалась наиболее выигрышной для кадет в сложившихся условиях. Большинство партийной верхушки считало, что с населением «работать ... нужно, но это потребует большого труда и времени». В результате разработка конкретных мер перекладывалась на местные организации, состояние которых было еще хуже, чем центральных структур партии .

Местные организации пытались самостоятельно наметить выход из политического тупика, в который, по их мнению партия была заведена тактикой Милюкова. Самарский областной съезд кадетов (20-21 октября), по сведениям Департамента полиции, считал необходимым «изолировать правительство, которое такой изоляцией будет лишено возможности проводить свои планы, т.к. ему не на кого будет опереться». «Организация масс» должна была заменить «неудачный прием Милюкова и его группы». Предполагалось «использовать все доступные формы организации: обывательские комитеты, кооперативы, Общеземский и Общегородской союзы и их разветвления на местах, существующие просветительские общества и т.п. В этих целях на всех собраниях, совещаниях и заседаниях всех этих организаций, учреждений и отдельных кружков необходимо пользоваться всяким удобным случаем для собирания ныне распыленных левых масс вокруг определенных политических лозунгов, ...подсказывая выходы из современного невозможного порядка вещей» . Местные кадеты не могли объединить вокруг себя значительные общественные силы, но в состоянии были в создавшихся условиях способствовать дискредитации существовавшего правительства.

«Надо обращаться не наверх, а вниз,» - предлагал Н.В. Некрасов на частом совещании общественных деятелей 6 октября у Челнокова в Москве. Обсуждался вопрос депутации к царю с призывом немедленно созвать Думу и даровать «министерство доверия». Милюков и Шингарев поддержали идею обращения к монарху, предложенную кн. Е.Н. Трубецким. Близкий к кадетам член Центрального Военно-Промышленного Комитета М.М. Федоров говорил определенно: «Мы должны стоять на позиции легальной: посылка депутации. Мы сможем сказать больше: что революция неизбежна. Если откажется принять, - будет революция». Астров, Кишкин и Некрасов считали обращение к власти бессмысленным, по их мнению нужна была «организация страны явочным порядком». Кн. Трубецкой резонно заметил, что обращение напрямую к стране «по форме революционно». Ему вторил Челноков: «Опасно обращение к народу. Рабочие не сорганизованны; принимают наиболее экспансивные предложения. Они прямолинейнее. Мы, получив отказ, замолчим, а они - правильно - хотят поддерживать до конца». Рябушинский предложил не бояться волнений и использовать их для давления на самодержавие. «В самом обращении будет усмотрено умаление власти,» - небезосновательно заключал он .

Так или иначе, именно апелляция к стране стала главным орудием либеральной оппозиции (в том, числе и кадетской верхушки) еще во время летней сессии 1915 г. Опубликованная до контактов с правительством декларация Прогрессивного блока имела именно такую цель. Блок в Думе по мысли его организаторов из кадетского ЦК должен был возглавить все оппозиционное движение, дав ему необходимые лозунги. Правда, по признанию Шингарева, «разговоры кончены, должны начаться действия. ... После всего предыдущего надо делать революцию или дворцовый переворот, а они невозможны или делаются другими». Но демагогические призывы к конкретной работе с населением с целью его организации против правительства, исходившие от прогрессистов (А.И. Коновалова), кадеты резонно отвергали. Такие меры лишь вызвали ответную правительственную реакцию (запрет съездов общественных организаций, сокращение их финансирования). Поэтому оставалось одно, выраженное словами В.А Маклакова: «Единственный лозунг - выявление конфликта с короной. Мы не сможем выдержать прежней фикции». Милюков конкретизировал: «Не бояться левых: нас уважают, пока мы действенны. Надо ... остаться на месте, не спуститься ниже, подготовить материал для самооправдания. Менажировать социальный элемент». «Фронтальная атака» на правительство была неприемлема: необходимо было беречь Государственную думу . Ф.Ф. Кокошкин разъяснял эту политику на кадетском областном съезде подмосковных губерний 3 января 1916 г.: «Революция конечно может быть и должна быть. Но ей придают слишком большое значение и ей придают только отрицательную силу: она должна все снести. Но положительную сторону никто не разрабатывает. О выработке общественно согласованной идеи нового строя никто не заботится. А ведь за разрушением революционным без созидания нового строя следует военная диктатура и реакция. Революция тогда только имеет значение, когда общество внутри готово к созданию нового строя».

В дальнейшем вся деятельность Прогрессивного блока неизбежно усугубляла политическое положение внутри страны. По мере усиления кризиса возрастала уверенность в неизбежной революции после войны. На том же собрании кн.П.Д. Долгоруков отстаивал идею поддержки блока в Думе и его совместного курса с общественными организациями, что должно было способствовать «устроению тыла и после войны». Но «т.к. государство и бюрократия не пойдут сразу на уступки обществу на водворение у нас правового порядка», - рассуждал князь, - «революционного движения едва ли можно избежать» . Таким образом, для либералов деятельность по организации тыла своей конечной политической целью имела усиление позиций общественности и постановку вопроса о власти после победы. Вопросы о власти и революции, таким образом, тесно переплетались. На краткосрочную перспективу была рассчитана осторожная тактика, которую на совещании лидеров блока и общественных организаций 6 декабря 1915 г. выразил М.В. Челноков: «Если бы могли свалить правительство, было бы лучше. Но надо лучше взвешивать свои силы. Лучше бы не делать попыток, чтобы не обнаруживать слабость» . Либералы пришли к необходимости на время войны ограничиться в отношении правительства «параллелизмом действий», который на некоторый срок (в условиях спада общественных настроений) позволял сохранить политические позиции и свободу маневра.

Власть в свою очередь не доводила дело до полного разрыва. Наоборот, на нем настаивало левое крыло самих либералов. По мере того, как очевидной становилась бессмысленность парламентской борьбы, эти голоса звучали все сильнее. На VI съезде кадетской партии (18-21 февраля) Д.И. Шаховской отмечал, что «борьба с настоящим правительством» бессмысленна, необходима «борьба ... за будущее правительство» . Уже обсуждалась возможность прибегнуть к революционной тактике, о которой кадетское руководство считало должным хранить молчание. Левый кадет М.Л. Мандельштам заявлял, что «не знает партии, которая заранее дала бы клятву, несмотря ни на что, быть всегда только конституционной или только революционной». Вопрос о революции предлагалось открыто признать тактическим вопросом . Однако большинство съезда, состоявшее и столичных и московских кадет, ограничилось поддержкой прежних методов.

Избранный курс был полностью дискредитирован в результате весенней сессии 1916 г. Прогрессивный блок оказался не в состоянии реализовать (и даже согласовать) свою законодательную программу. Слабые попытки общественных организаций к самостоятельным политическим шагам приводили, прежде всего, к ограничению правительственных заказов и финансирования, от которых те зависели.

Провал сессии и резкая радикализация населения осенью 1916 г. вынуждали оппозицию к пробуждению от летней спячки и активизации политической борьбы. «В атмосфере глубокий и зловещий ШТИЛЬ. Низкие тучи - и тишина. Никто не сомневается, что будет революция. Никто не знает, какая и когда она будет, и - не ужасно ли? - никто не думает об этом. Оцепенели,» - записала в дневник З.Н. Гиппиус . «До революции осталось всего лишь несколько месяцев, если только таковая не вспыхнет стихийным порядком гораздо раньше,» - так передавала настроение кадетского руководства (Шингарева, Александрова) сводка петроградского губернского жандармского управления за октябрь 1916 г. Назначение члена Прогрессивного блока А.Д. Протопопова управляющим Министерством внутренних дел окончательно вывело либеральную оппозицию из состояния покоя: это был наиболее сильный удар по престижу блока. С этого времени в его среде уже господствовали общие настроения ненависти к старому порядку. «Назначение Протопопова - признак разложения Думы: наш разврат, который надо заклеймить,» - свидетельствовал на заседании бюро блока 3 октября земец-октябрист гр.Д.П. Капнист. Становилось ясно, что прежние формы и приемы борьбы оказались теперь невозможны. Милюков так охарактеризовал ситуацию: «Ужас положения внутри и вне. Мы должны перестать длить обман - Думу - декорацию: обман - служить Протопоповым». Шингарев определил основной принцип дальнейшей тактики: «С этим правительством - никакой совместной работы». И добавил: «Не знаю даже, для нас не поздно ли: мы накануне катастрофы» .

Блок впервые обсуждал вопрос о власти. По требованию прогрессистов на повестку был вынесен лозунг «ответственного министерства». Но теперь надежд на соглашение с правительством не было. Это отмечал Кринский: добиться осуществления этого требования «мы можем только путем революционным. Но сложившиеся обстоятельства дают возможность сделать первый шаг». Маклаков замечал: «Если хотим идти до конца, надо говорить больше, чем об ответственном министерстве. Но об этом мы говорить не будем». Либералы предпочитали ограничиться «первым шагом», в виде которого Милюков предлагал активизировать думскую деятельность: «Есть средство - парламентская борьба, к которой мы до сих пор никогда не прибегали». Имелась в виду, конечно, такая борьба, которая уже не предусматривала никакого стеснения в средствах. Этот метод считался либералами «строго конституционным», но последствия его применения могли быть гораздо радикальнее. Формально оппозиция всячески открещивалась от них. «Революционный взрыв даст возможность свалить на нас ответственность: это - услуга врагу и режиму,» - объяснял общие опасения Шингарев. Поэтому он вслед за Милюковым и Маклаковым предлагал ограничиться методами парламентской борьбы, «ахать законопроекты по ст. 87-й» и бойкотировать бюджет . Либералы, таким образом, не становились на революционный путь, но и не отрицали неизбежное. Контрреволюционерами они станут лишь в эмиграции. Сформулированная тактика «парламентской борьбы» была наиболее приемлемой для них в условиях революционных ожиданий. На их волне либералы вели свою политическую игру. «Парламентская борьба» позволяла восстановить и сохранить авторитет Думы и вновь с ней связать народные надежды. Законодательная деятельность уже не предусматривалась, ее время прошло. Господствовавшая в кадетских низах идея «организации общества» уже мало походила на деловую работу периода «священного единения», это была скорее политическая агитация .

Методы думской борьбы не были революционны, но они соответствовали революционным настроениям населения. В случае революционного исхода думские либералы надеялись «канализировать» действия масс в необходимую им сторону. Это была борьба не за революцию и не против революции, а за собственное лидерство в политическом процессе. «Я, кажется, думал в тот момент,» - признавался впоследствии в письме И.И. Петрункевичу П.Н. Милюков, - «что раз революция неизбежна ... то надо пытаться взять ее в свои руки». Правда, осенью 1916 г. он более рассчитывал на ограниченную «дворцовую революцию», но «послужил орудием истории» в начале стихийной. «Я, разумеется, не отрицаю и ее положительных сторон, хотя к революции, как к методу, я лично - казалось, и партия до известного момента - всегда относился отрицательно». Но за революцию, как за «сумму достижений», Милюков соглашался принять часть ответственности .

Тактика «парламентской борьбы» могла способствовать успеху и в достижении промежуточной цели - победе на возможных выборах а новую Думу, которые могли пройти осенью 1917 г., но ожидались и ранее . О важности данной задачи Милюков говорил еще по возвращении думской делегации из-за границы: «Жизни этой Думе остается один год, и у этой Думы остается в распоряжении только одна сессия, чтобы показать, что она такое. Как она себя покажет в эту сессию, и с тем она и явится перед лицом своих избирателей. Ответом же будет 5-ая Дума» . Кадеты не исключали и возможности продления полномочий прежнего созыва. Менее всего их устраивала перспектива роспуска Думы на неопределенный срок. В таком случае они оказывались без каких-либо серьезных рычагов влияния на власть и общественность . Либералы опасались этого даже больше, чем революции; революция действительно становилась вопросом тактики. Важно было сохранить свои силы до того момента, когда, по словам Милюкова, «правительство окажется в безвоздушном пространстве, - ему не на кого и не на что будет опереться, - и вся надежда, все спасение будет в сплочении существующих политических партий и общественных организаций. Нравственный кредит правительства равен нулю; в последний момент, охваченное ужасом, оно, конечно, ухватится за нас, и тогда нашей задачей будет не добивать правительство, что значило бы поддерживать анархию, а влить в него совершенно новое содержание, т.-е. прочно обосновать правовой конституционный строй» .

Решение всех поставленных задач должно было быть осуществлено с помощью парламентского «штурма власти», который начался милюковской речью 1 ноября. Фактически речь открыла новую предвыборную кампанию. Кроме того, она вновь дала возможность кадетам «оседлать» общественное настроение. В историографии она обычно не считается революционной. И действительно, сам Милюков считал революцию перспективой относительно долгосрочной. «До этого еще далеко,» - заявил он на следующее утро И.В. Гессену в редакции «Речи» . Но Милюков, как известно, сказал «больше, чем об ответственном министерстве», и такой политический ход мог привести к любым последствиям и прежде всего к тем, о которых сами кадеты предпочитали не говорить.

В краткосрочной перспективе безответственное клеветническое выступление Милюкова позволяло сохранить единство Прогрессивного блока и вновь подтвердить кадетское лидерство в оппозиционном лагере. «Страна вновь готова признать в вас своих вождей и идти за вами, потому что она хочет идти, а не стоять на одном месте (подчеркнуто мною - Ф.Г.),» - говорил он на заседании бюро блока 8 ноября . Дума, таким образом, оказывалась на гребне общественного недовольства и в заложниках у радикальных настроений. В кадетской среде присутствовало и такое понимание случившегося. Член ЦК А.В. Тыркова записала в дневник слова Новгородцева: «Мы все не находим настоящей оценки. А дальше что? Неужели на улицу идти?» . «Есть слова, которые обязывают к действиям... Ведь надо же было понимать слова в их настоящем значении. Ведь с трибуны Парламента императрица объявлена изменницей народу, предательницей России, а Дума?» - вопрошал близкий к кадетам Корженевский. Но «прошло несколько дней и ничего не последовало... Это как-то ни то удивило, ни то насторожило. Пытались не говорить об этом. Пожимали плечами. Опять перечитывали речь. Через несколько дней они (запрещенные военной цензурой и нелегально растиражированные думские речи Милюкова, Маклакова и Шульгина - Ф.Г.) уже пришли полностью и мы прочли знаменитейшую фразу «Berliner Tageblatt`а». И опять восторг, несколько правда подвинченный, чтобы хотя немного наполнить пустоту» .

В избранной тактике было известное противоречие: нельзя было наращивать парламентскую борьбу бесконечно, это грозило Думе роспуском в самый ответственный момент. И Дума останавливалась в ожидании. Полицейские отчеты склонны были оценивать это как «страх перед революцией» , однако сами кадеты резонно считали, что речь 1 ноября - это «последние слова». Однако слова не переходили в действия. «Гос. Дума ждет активных выступлений от страны, а страна, в крайнем случае, - от Думы» . «Русское общество не спит, а именно «дрыхнет». Не знаю, какой нужен удар обухом по голове, чтобы оно проснулось и чем-нибудь возмутилось,» - сокрушался на кадетском совещании 9 ноября член ЦК А.А. Мануйлов. А.А. Кизеветтер полагал, что парламентская борьба оказалась в тупике: «нельзя только потрясать кулаками, нужно подготовиться и к настоящему удару». Он предлагал готовить всеобщую забастовку на манер 1905 г. Отставка Б.В. Штюрмера и назначение А.Ф. Трепова резко изменили настроение и заставили либералов поверить в свои силы. «Ставка струсила и быстро стала искать путей примирения с Государственной думой». Этим определялось отношение к новому премьеру - «не Дума пойдет у него на поводу, а он у нее» .

Договориться с Думой новому премьеру не удалось в том числе и потому, что думское большинство уже не способно было к деловому разговору; кадетское ядро Прогрессивного блока - не было способно по природе. 22 ноября «взбунтовался» Государственный совет. 9 декабря на запрещенном земском съезде кн. Львов произнес: «Отвернитесь от призраков! Власти нет...». В такой ситуации думским либералам невозможно было остаться более умеренными. Деловой контакт был равноценен дискредитации, а такую цену они платить не хотели.

Кадеты предпочитали максимально возможное парламентское давление на власть, которое, по их мнению, приносило им общественную поддержку и вело к уступкам власти, что придавало силы для дальнейшей борьбы. Получался порочный круг, каждый оборот которого приближал к развязке. Об этом на заседании Думы 16 декабря открыто сказал Милюков: «Гг., свершилось то, чего мы хотели и к чему стремились: страна признала нас своими вождями», но «сила первоначального толчка ослабела... Я боюсь, что теперь отсюда пойдет новая волна, но уже волна разочарования и недоверия к нашим силам. Я думаю, что с этим новым настроением нам нужно теперь бороться, бороться всеми силами, если мы хотим остаться в русле событий и сохранить руководство этими событиями... Русское политическое движение снова приобрело то единство фронта, которое оно имело до 17 октября 1905 г. Но ... масштабы и формы борьбы наверное будут теперь другие», их необходимо «ввести в законное русло... Это еще можно сделать. Но время не ждет... Чтобы гром не разразился в той форме, которую мы не желаем, - наша общая задача ясна, - мы должны в единении с общими силами страны предупредить этот удар» . Милюков отказывал в доверии правительству Трепова и требовал дальнейших уступок думскому большинству. Его правое крыло еще было уверено в спасительности подобного курса. «Правительство думает, что мы делаем революцию, а мы ее предупреждаем,» - говорил на бюро блока С.И. Шидловский, - «мы не идем на вызов масс» . Мы не революционеры - так заявлял он в Думе. Однако в ответ ему слева совершенно справедливо отметил А.Ф. Керенский: «Если сегодня ... Шидловский говорит вам: я не революционер, я отрицаю революционный метод, - то ведь, гг., Шидловский сегодня уподобился тому герою Мольера, который с недоумением и удивлением в один прекрасный день узнал, что он-то «говорит прозой». Ведь процесс, в котором участвует Сергей Илиодорович Шидловский, это и есть процесс революционный» .

Развязка перестала пугать либералов. В их глазах речь Милюкова стала настоящей исторической вехой. Сам он признавал: «1 ноября - эра. - Впечатление рабочих - руководящая роль Думы» . По мере усиления ненависти к правительству постепенно слабел страх перед стихией. Кадетские ораторы (Аджемов) уже могли угрожать власти, что «народ пощады не даст» . Даже относительно умеренный Маклаков признавал теперь, что «революционный путь борьбы неизбежен. Весь вопрос лишь теперь в моменте открытия этой борьбы... Быть может, он очень, очень близок, но так или иначе нет смысла форсировать события» .

Такая позиция была наиболее удобной, но она требовала сохранения Думы. Кадетам вновь приходилось балансировать между жесткой критикой власти и формальным соблюдением законности, «не давать правительству ни малейших поводов к новой отсрочке думской сессии». В петроградской охране не ошибались, когда полагали, что «Гос. Дума, все-таки, как бы она ни была враждебно настроена, - в своей компактной массе никогда не превратит себя в конвент революционных деятелей», однако совершенно неправильным был вывод, что «сговориться с Думой на известной платформе возможно» . И в отношении контактов с правительством, и в отношении «улицы» ее либеральное крыло занимало пассивную выжидательную позицию. Но она вовсе не означала отказа от борьбы за власть. «В предстоящих России испытаниях мы не выступим в роли революционеров - разрушителей. Правительство само разрушило себя. Наша задача будет чисто созидательная - в бурю и хаос мы должны будем создать новое правительство, которое немедленно могло бы успокоить страну и приступить к громадной творческой работе,» - рисовал перспективы либеральной оппозиции Н.В. Некрасов .

Дума не желала поддаваться на провокации и ставить себя под удар до начала решительных событий. Кадетский центр с недовольством относился к настрою левого крыла идти на роспуск . Это было связано с известным риском потерять политическую инициативу. Спасительным был продовольственный вопрос, обсуждение которого позволяло оперативно сочетать резкие политические заявления с деловым обсуждением. «О продовольственном вопросе вы можете говорить какие угодно разности, а декларация политическая поведет к немедленному роспуску Думы. Выступления Думы должны носить крайне деловой характер и этим бить правительство,» - формулировал тактику на предстоящей в феврале 1917 г. сессии Ф.И. Родичев .

Внутри Прогрессивного блока и даже самих кадет в этот период не было никакого единого и четкого представления о частностях политического курса. Но это более и не требовалось. Дума становилась просто символом сопротивления старому порядку. Все формы активной внепарламентской деятельности кадетским центром теперь рассматривались либо как правительственная провокация, либо как неорганизованное стихийное движение. В его среде считались несерьезными и одновременно опасными конкретные разговоры о подготовке дворцового переворота. Милюков, как известно, знал о разговорах и отдельных мерах, предпринимавшихся в этом направлении, участии в них целого ряда видных кадетских деятелей (прежде всего, Некрасова), но сам оставался в стороне . К активизации усилий прогрессистов по объединению торгово-промышленных кругов в начале 1917 г. кадеты относились с недоверием и легким пренебрежением .

ЦК стремилось всячески отгородиться и от рабочих выступлений накануне открытия Думы: равным образом отвергалось участие в правительственной провокации или в стихийном выступлении . Отношение к рабочим осталось неопределенным - какая-либо связь с ними у думских либералов отсутствовала. Ф.И. Родичев так описал свои предчувствия будущего: «Ждали в день открытия Думы демонстрации рабочих. От правительства шли обещания расстрелять демонстрацию беспощадно. Помню свое угнетенное настроение, мрачное ожидание несчастья. Но я успокоился на мысли, что если осмелятся стрелять по народу, то будут те же последствия, что от стрельбы 9 января 1905 года - когда выстрелами солдат был нанесен смертельный удар самодержавию. Теперь убьют монархию. Бояться нечего - не посмеют. А если посмеют, это будет самоубийство. На этом я успокоился» . Милюков не разделял такого спокойствия и поспешил открыто обратиться к рабочим с предложением не поддаваться на провокации.

Накануне открытия Думы 12 февраля бюро Прогрессивного блока обсуждало тактику на грядущей сессии. Шидловский уже не считал возможным тянуть и предложил отвергнуть бюджет и пойти на роспуск. Маклаков считал роспуск за «великое несчастье», так как будет «не на чем основать порядок». Но «хуже всего», по его мнению было бы, если Дума «сама себя уничтожит, потеряв моральный авторитет. ... Дума вредна при постоянной борьбе и бессилии». Он советовал отвергать бюджет в надежде, что распустить «не посмеют». Милюков предложил продолжать прежнюю тактику, не рисковать и не рассчитывать на «немедленный исход». Тактика ожидания в итоге была продолжена.

К 27 февраля 1917 г. Государственная дума окончательно стала бессильным символом начавшейся революции. Никаких надежд на старый порядок у либералов уже не осталось. Утром первого дня революции по дороге в Думу В.В. Шульгин сокрушенно спросил А.И. Шингарева: «Вы думаете, началась революция? ... Так ведь это конец?». Тот задумчиво ответил: «Может быть, и конец... а может быть, и начало...» . Через несколько месяцев в своих предсмертных воспоминаниях он напишет о революции: «С весны 1915 г. она стала роковой необходимостью и это я увидел осенью 1916 года и в этом направлении я тогда впервые пошел. Правда, многие, и я в том числе, мечтали лишь о перевороте, а не о революции такого объема, но это лишь было проявление нашего желания, а не реальной возможности». Только после революции, по его мнению, могла начаться «реальная созидательная работа». «Если бы мне предложили, если бы это было возможно, начать все сначала или остановить, я бы не одной минуты не сомневался бы, чтобы начать все сначала, несмотря на все ужасы, пережитые страной» .

Революцию ожидали все, но никто не был готов к ней, никто серьезно не планировал свои действия в случае революции. Либералы, постоянно обсуждавшие ее возможность, в первые дни признавались, что не предвидели революцию . Дело очевидно было не в недостатке прозорливости, а в неспособности либеральной оппозиции к конструктивным шагам по организации власти в результате революции. Она не стала крахом либерального курса, поскольку оппозиция учитывала такой исход и не занимала контрреволюционных позиций. Либералы, наоборот, получили доступ к организации революционного Временного правительства. Однако уже в принципах, на которых строилась его власть, проявились отчетливые перспективы его политического поражения в недалеком будущем. Временное правительство стало самым настоящим «министерством доверия», которое не было заинтересовано в ответственности перед какими-либо представительными институтами. Кадеты предпочли ограничиться «влиянием» на него и всячески уклонялись от титула «правящей партии». У нового правительства не оказалось никакой подготовленной законодательной программы, никакого плана действий. «Звездный час» либералов не продлился и двух месяцев...